и квартиру небольшую сумму и в то же время присматривая за его тремя воспитанниками, своекоштными гимназистами. Все три мальчика были мне родня и страшные шалуны, о чем я не имел понятия. Я простился с Григорьем Иванычем с большим чувством, даже со слезами, и он сам был очень растроган; но, по своему обыкновению, старался прикрыть свое волнение шутками и даже насмешками над моею чувствительностию.

Несмотря на смутные и тревожные обстоятельства моей домашней внутренней жизни, мы с Александром Панаевым продолжали заниматься литературой и собиранием бабочек, которых умел мастерски раскладывать мой товарищ, искусный и ловкий на всякие механические занятия. Я написал несколько стихотворений и статью в прозе, под названием "Дружба", и показал моему другу Александру, который их одобрил, но сделал несколько критических замечаний, показавшихся мне, однако, неосновательными. Помещаю здесь мои первые ребячьи стихи, которых, впрочем, не помню и половины, и праздную тем мой пятидесятилетний юбилей на поприще бумагомаранья; считаю нужным прибавить, что у меня не было никакой жестокой красавицы, даже ни одной знакомой девушки.

К СОЛОВЬЮ

Друг весны, певец любезнейший,

Будь единой мне отрадою,

Уменьши тоску жестокую,

Что снедает сердце страстное.

Пой красы моей возлюбленной,

Пой любовь мою к ней пламенну;

Исчисляй мои страданья все,

Исчисляй моей дни горести.

Пусть услышит она голос твой,

Пусть узнает, кто учил тебя.

Может быть, тогда жестокая,

Хоть из жалости вздохнет по мне.

Может быть, она узнает тут,

Что любовь для нас есть счастие;

Может быть, она почувствует.

Что нельзя век не любя прожить.

(Здесь недостает нескольких куплетов.)