и стремлений; предсказание матери моей начинало сбываться.

В 1806 году совершилось другое событие, важность последствий которого, изменивших все положение моего семейства, долго оставалась мне неизвестною: Надежда Ивановна Куроедова, которая уже около года была больна водяною болезнью, скончалась. Все это время мои родители, с остальным своим семейством, жили в Симбирском Аксакове: то есть дети жили в Аксакове, покуда больная находилась в Чуфарове, откуда отец и мать не отлучались; когда же ее перевезли в Симбирск, то и отец мой с семейством переехал туда же. Надежда Ивановна, эта замечательная женщина, переносила тяжкую свою болезнь с удивительным терпением, спокойствием и даже веселостью, а смерть встретила с такой твердостию духа, к какой немногие бывают способны. Когда, после двукратного выпуска воды из ног, совершили в третий раз ту же операцию и когда ее доктор Шиц, осматривая раны, говорил: "Очень, очень хорошо", она сказала ему: "Полно врать, жид. Я вижу, что теперь начинается последняя история. Это совсем не то, что было прежде; это антонов огонь. Я не боюсь смерти, я давно к ней приготовилась. Говори, жидовское отродье, сколько мне осталось жить?" Шиц, привыкший к таким эпитетам, но всегда за них злившийся, неумолимым голосом ей отвечал: "Дня четыре проживете". – "Вот спасибо, Иван Карпыч, – отвечала больная, – что сказал правду. Теперь прощай; благодарю за хлопоты; больше ко мне прошу не ходить. Я сейчас прикажу с тобой расплатиться". Потом она собрала всех, объявила, что она умирает, что больше лечиться не хочет и требует, чтобы ее оставили в покое, чтоб в ее комнате не было ни одного человека, кроме того, который будет читать ей евангелие. "Все ли я исполнила, что должно? – спросила она, обратясь к моему отцу, – не нужно ли еще чего?" – "Ничего, тетушка, – отвечал мой отец, – вы давно все сделали". – "Так и прекрасно, – заключила больная, – прошу же обо мне не беспокоиться. Извольте выйти". Надежда Ивановна прожила пять дней. Во все время