на театре, и мои успехи, и мои упражнения в сценическом искусстве под руководством Шушерина. Лабзин захотел послушать мою декламацию, и я охотно согласился. После спектакля, когда актеры, переодевшись, пришли в гостиную, Александр Федорович, пригласив двух Мартыновых и Черевина, увел нас на другой конец дома, в кабинет хозяина. Предполагая, что мне будет ловчее и легче начать не первому, что, конечно, показывало тонкую разборчивость его, Александр Федорович обратился к Александру Петровичу Мартынову и сказал: "Прочти-ка нам монолог из "Эдипа", в котором он отвергает кающегося Полиника; да прочти на славу!" – Мартынов, на печальное лицо которого жалко было смотреть, отвечал почтительно: "Извините меня, Александр Федорович, я не в состоянии теперь читать". – "Отчего это?" – сказал Лабзин, возвысив голос и наморщив брови. "Я сегодня не в духе", – робко отвечал смущенный Мартынов. "Ну что тут за духи! Прочтите!.." – и Мартынов начал читать. Разумеется, он не в состоянии был прочесть так сильно, как читывал прежде, но чувства и естественности было много в его чтении. Лабзин был, однако, недоволен и назвал Мартынова мокрой курицей. Я с негодованием выразительно посмотрел на Лабзина, и, кажется он понял мой взгляд, потому что сказал: "Мужчине стыдно поддаваться грустному чувству". Пришла моя очередь, я не заставил себя долго просить и прочел рассказ Мейнау, или Неизвестного, из комедии Коцебу "Ненависть к людям и раскаяние", в котором он описывает измену и побег своей жены, а потом продекламировал с большим жаром монолог Ярба из трагедии Княжнина "Дидона". Когда я кончил, Лабзин сказал: "Куда же нам с ним играть, он всех нас за пояс заткнет, это уже не притворный актер!" Тогда эти слова показались мне великою похвалою; но едва ли в них не было насмешки над моею слишком громкою и напыщенною декламацией, от которой я тогда еще не освободился. Остальные слушатели, как следует, осыпали меня похвалами. Я заметил, что были слушатели и позади дверей, которые разбежались при нашем выходе. Мы воротились в гостиную, и Лабзин занялся другими посетителями, освободив, наконец, меня от своего постоянного внимания. Я подошел к старику Рубановскому и старался изгладить его