исход: я убедил Загоскина, который оканчивал свой "Благородный театр", сочинить либретто для Верстовского, и он, кончив свой важный труд, принялся писать оперу "Пан Твардовский". Тут было забавное обстоятельство, в котором выражалась добродушная оригинальность Загоскина. В "Пане Твардовском" также выведены были цыгане, и также второе действие открывалось цыганским табором, песнями и плясками. Загоскину очень нравилась написанная мною цыганская песня, но поместить ее в своей опере без оговорки он ни за что не хотел; оговариваться же, что песня написана другим, ему казалось неловко и странно. Долго он находился в пресмешном раздумье; наконец, приехал ко мне и сказал: "Нет, брат, всей твоей песни ни за что не возьму, а уступи ты мне четыре стиха, но отрекись от них совершенно. Позабудь, что ты их написал, и никому, не сказывай". Я охотно согласился. Вот эти четыре стиха:

Голод, жажду, холод, зной

Иногда мы сносим;

Но не чахнем над сохой,

Но не жнем, не косим!

Всего же забавнее, что через несколько дней Загоскин опять приехал ко мне и сказал: "Нет, душа моя, не могу взять и четырех стихов; это много; дай только два последние". Разумеется, я на это также охотно согласился; эти два стиха и теперь находятся в его прекрасной цыганской песне, которую превосходно положил на музыку А. Н. Верстовский и которая впоследствии встречена была публикой с восторгом. Песня эта сделалась народною, и много лет наигрывали ее органы, шарманки, пели московские цыгане и пел московский и даже подмосковный народ. Она начинается так:

Мы живем среди полей

И лесов дремучих;

Но счастливей, веселей

Всех вельмож могучих.

Рано с солнцем не встаем

Для чужой работы;

Лишь проснулись – и поем...

Нет у нас заботы!

и проч.