вестника" М.П. Погодиным и сотрудником его С.П. Шевыревым я познакомился и сблизился очень скоро. Я даже предложил Погодину писать для него статьи о театре с разбором игры московских актеров и актрис, что могло разнообразить и оживлять его журнал. Издатель был очень благодарен, и для помещения моих статей о театре прилагал к каждой книжке "Московского вестника" по листу и по два, под весьма неправильным названием "Драматических прибавлений". Я постоянно участвовал небольшими статейками в "Московском вестнике", и в 1830 году, когда журналисты, прежде поклонявшиеся Пушкину, стали бессовестно нападать на него, я написал письмо к Погодину о значении поэзии Пушкина и напечатал в его журнале. Я помещаю это письмо в "Приложениях"; Пушкин был им очень доволен. Не зная лично меня и не зная, кто написал эту статейку, он сказал один раз в моем присутствии: "Никто еще, никогда не говаривал обо мне, то есть о моем даровании, так верно, как говорит, в последнем номере "Московского вестника", какой-то неизвестный барин".

Будучи давно и даже коротко знаком с С.Н. Глинкой и пользуясь всегда его уважением, я имел возможность сдерживать его неправильные порывы и подчинять его действия установленным формам. В. В. Измайлов был человек очень тихих свойств; опасаясь строгости устава, он бывал иногда слишком робок; но я нашел средство совершенно его успокоить: всякое сомнительное место цензуруемой им рукописи он вносил на рассмотрение в общее присутствие комитета, а мы с С.Н. Глинкой, по большинству голосов, пропускали его; дело записывалось в журнал, и Измайлов, как цензор, уже не подвергался ответственности. Убедительным доказательством, что новый устав не внушал опасений и не стеснял литературы, – служили три просьбы об издании новых журналов с будущего 1828 года. Известный своими заслугами ученый К.Ф. Калайдович просил дозволения издавать журнал отечественной истории, словесности и критики, под названием "Русский зритель", по две книжки в месяц, с приложением разных картинок и в том числе старинных